Черубина де Габриак. Памяти одной литературной мистификации

Черубина де Габриак.
Русская поэтесса. Красавица. Испанка. Католичка.
Родилась в августе 1909 года; умерла в ноябре 1909 года.
Да-да, именно так. В августе 1909 года в редакцию журнала «Апполон» почта принесла рукописи стихов, подписанные «Ч. де Габриак», от которых редактор «Аполлона» Сергей Константинович Маковский, поэт, литературный критик и большой эстет, пришел в восторг.

С моею царственной мечтой
Одна брожу по всей вселенной,
С моим презреньем к жизни тленной,
С моею горькой красотой.

Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба…
Венчает гордый выгиб лба
Червонных кос моих корона.

Но спят в угаснувших веках
Все те, кто были бы любимы,
Как я, печалию томимы,
Как я, одни в своих мечтах.

И я умру в степях чужбины,
Не разомкну заклятый круг.
К чему так нежны кисти рук,
Так тонко имя Черубины?

ЦВЕТЫ
Цветы живут в людских сердцах;
Читаю тайно в их страницах
О ненамеченных границах,
О нерасцветших лепестках.

Я знаю души, как лаванда,
Я знаю девушек-мимоз,
Я знаю, как из чайных роз
В душе сплетается гирлянда.

В ветвях лаврового куста
Я вижу прорезь черных крылий,
Я знаю чаши чистых лилий
И их греховные уста.

Люблю в наивных медуницах
Немую скорбь умерших фей
И лик бесстыдных орхидей
Я ненавижу в светских лицах.

Акаций белые слова
Даны ушедшим и забытым,
А у меня, по старым плитам,
В душе растет разрыв-трава.

ПРЯЛКА
Когда Медведица в зените
Над белым городом стоит,
Я тку серебряные нити,
И прялка вещая стучит.

Мой час настал, скрипят ступени,
Запела дверь… О, кто войдет?
Кто встанет рядом на колени,
Чтоб уколоться в свой черед?

Открылась дверь, и на пороге
Слепая девочка стоит;
Ей девять лет, ресницы строги,
И лоб фиалками увит.

Войди, случайная царевна,
Садись за прялку под окно;
Пусть под рукой твоей напевно
Поет мое веретено.

…Что ж так недолго? Ты устала?
На бледных пальцах алый след…
Ах, суждено, чтоб ты узнала
Любовь и смерть в тринадцать лет.

РАСПЯТЬЕ
Жалит лоб твой из острого терния
Как венец заплетенный венок,
И у глаз твоих темные тени.
Пред тобою склоняя колени,
Я стою, словно жертва вечерняя,
И на платье мое с твоих ног
Капли крови стекают гранатами…

Но никем до сих пор не угадано,
Почему так тревожен мой взгляд,
Почему от воскресной обедни
Я давно возвращаюсь последней,
Почему мои губы дрожат,
Когда стелется облако ладана
Кружевами едва синеватыми.

Пусть монахи бормочут проклятия,
Пусть костер соблазнившихся ждет,—
Я пред Пасхой, весной, в новолунье,
У знакомой купила колдуньи
Горький камень любви — астарот.
И сегодня сойдешь ты с распятия
В час, горящий земными закатами.

Стихи стали публиковаться, Черубина не спешила лично явиться в редакцию, а редактор «Аполлона», романтически настроенный молодой и неженатый человек, безумно влюбился в таинственную незнакомку.

Замкнули дверь в мою обитель
навек утерянным ключом,
и черный Ангел, мой хранитель,
стоит с пылающим мечом.

Но блеск венца и пурпур трона
не увидать моей тоске,
и на девической руке
ненужный перстень Соломона.

Не осветит мой темный мрак
великой гордости рубины…
Я приняла наш древний знак
святое имя Черубины.

Неясно, что именно было главной целью этой мистификации – разыграть редактора, специально для которого был создан образ женщины, воплотившей идеал его мечтаний; или же эта мистификация была разыграна для того, чтобы помочь самоутвердиться в жизни Елизавете Ивановне Дмитриевой, которая под руководством Волошина  и писала эти стихи. На короткий период Дмитриева – не слишком красивая, склонная к полноте и хромая, почувствовала себя красавицей, от любви к которой сгорал весь литературный Петербург во главе с редактором модного декадентского журнала.

ЗЕРКАЛО
Давно ты дал в порыве суеверном
Мне зеркало в оправе из свинца,
И призрак твоего лица
Я удержала в зеркале неверном.

И с этих пор, когда мне сердце жжет
Тоска, как капли теплой алой крови,
Я вижу в зеркале изогнутые брови
И бледный ненавистный рот.

Мне сладко видеть наши лица вместе
И знать, что в этот мертвый час
Моя тоска твоих коснется глаз
И вздрогнешь ты под острой лаской мести.

С.Маковский влюбился в Черубину заочно, но не на шутку; начал совершать глупости.

КРАСНЫЙ ПЛАЩ
Кто-то мне сказал: твой милый
Будет в огненном плаще…
Камень, сжатый в чьей праще,
Загремел с безумной силой?

Чья кремнистая стрела
У ключа в песок зарыта?
Чье летучее копыто
Отчеканила скала?

Чье блестящее забрало
Промелькнуло там, средь чащ?
В небе вьется красный плащ…
Я лица не увидала.

Сжалившись над Маковским, раскрыл ему тайну Черубины поэт Михаил Кузмин. Редактор «Аполлона», увидев Дмитриеву, не смог полюбить реальную женщину – слишком велико было расхождение с идеалом.

СОНЕТ
Графу А. Н. Толстому

Сияли облака оттенка роз и чая,
Спустилась мягко шаль с усталого плеча
На влажный шелк травы, склонившись у ключа,
Всю нить моей мечты до боли истончая,

Читала я одна, часов не замечая.
А солнце пламенем последнего луча
Огнисто-яркий сноп рубинов расточа,
Спустилось, заревом осенний день венчая.

И пела нежные и тонкие слова
Мне снова каждая поблекшая страница,
В тумане вечера воссоздавая лица
Тех, чьих венков уж нет, но чья любовь жива…

И для меня одной звучали в старом парке
Сонеты строгие Ронсара и Петрарки.

Дмитриева, потрясенная крушением созданного ей образа роковой красавицы Черубины, погрузилась в депрессию, прекратила писать стихи и… вскоре вышла замуж за преданно дожидавшегося ее жениха, инженера-мелиоратора Всеволода Николаевича Васильева и уехала в Туркестан.

В поэзии более она не отмечена ничем значительным: совместно с С.Я. Маршаком работала в театре для детей, написала для него две пьесы; в 1927 году создала еще одну небольшую мистификацию — цикл «Домик под грушевым деревом» в духе средневековой китайской традиции от имени «философа Ли-Сян-цзы».
Очевидно, литературный талант и блестящее образование в области средневековой литературы позволяли Е.И.Дмитриевой создавать великолепные стилизации, но ее таланту не хватало одной грани – фантазии, которая рождает темы и образы произведений истинных поэтов.

История этой мистификации обросла многочисленными сплетнями, недомолвками и откровенной ложью некоторых заинтересованных лиц, однако воспоминания главной жертвы этой мистификации – С.К.Маковского приподнимают завесу тайны над этой историей.

Должна признаться, что все фотографии, кроме предпоследней, не имеют никакого отношения к Черубине де Габриак. В то время, когда я занималась обработкой фотографий с хайфской выставки кукол, в связи с другим материалом вдруг всплыло имя Черубины. И мне подумалось, что эти фотографии искусственной кукольной красоты отлично подойдут как иллюстрации к этой истории, к искусственности и манерности стихов Черубины.